С.В. Фролов. "Старость" в русской музыке, Или парадоксы творчества периода «Старости» П. И. Чайковского

Музыка, как таковая, не обладает способностью к воспроизведению какого-либо сюжета в том смысле, как он подразумевается в словесности. Ибо музыка может восприниматься лишь как речь, как высказывание, но не имеет конкретики содержания. Она не конвертируется в слова.

Поэтому отказавшись от задачи сколько-нибудь полноценный раскрыть тему «Старость как сюжет» непосредственно в музыке, докладчик избрал для себя «Старость» как некий сюжет для музыковедческого исследования. При этом С.В. Фролов как всегда ограничивал спектр своего рассмотрения лишь русской музыкой. И рассматривал интересующие  ситуации, как бы переносясь в прошлое, в ту эпоху, в которой происходит то или иное действие.

В таком случае самым привычным сюжетом может стать подмена «старости» в русской музыке звуко-изображением древности. Как вариант – «Старость» – образ старины, исторической старины и т.п. Здесь, прежде всего, следует упомянуть звукообразы из оперы Глинки «Руслан и Людмила», сопутствующие словам Баяна: «Дела давно минувших дней…». 

Другой вариант – рассмотрение того, как  иллюстрируется в музыке старость персонажей в вокальной или программной музыке. Таких персонажей много. И опять же их отсчет надо начать с Глинки, с его Финна и Наины («Руслан и Людмила») или даже с Ивана Сусанина («Жизнь за Царя»). 

Третий вариант – старость композиторов с точки зрения способности к творению в старческом возрасте. Однако важно предположение о том, что старость может быть своего рода моделью поведения, ролью, которую разыгрывает композитор, как в своей жизни, так и в своей творческой позиции.

Это предположение особенно любопытно в отношении к Чайковскому, который вряд ли мог быть отнесен к старикам по своему возрасту – он скончался, прожив всего 53 с половиной года, а это, даже для конца XIX века, еще не совсем старость.

Поэтом не случайно, что «Старость» в последние годы его жизни каким-то странным способом уживалась с «Молодостью».